Отдых для души

В любом народном обычае так или иначе отражаются черты национального характера. Поэтому споры о том, чья баня лучше, попросту беспредметны. Все бани хороши по-своему. Примечательно, что, объясняя словами прелесть своей национальной бани, приверженцы ее говорят не только о благотворном воздействии пара на тело, но и об особом состоянии духа, возникающем в парной. И речь ведь идет не просто об удовольствии от тепла, чистоты, уюта. Часто имеется в виду ощущение гармонии с окружающим миром, которое приходит после посещения парной.

Не возьмусь анализировать воздействие офуро или, например, сауны на состояние духа - для этого надо родиться японцем или финном. Но что касается русской бани, то раскрепощение, умиротворение, которые она приносит, я испытал не раз. И чаще всего не в комфортабельных современных комплексах, а в бревенчатых баньках.

Вспоминаю одну такую маленькую баньку у озера Тургояк на Урале.

Дядя Саша поджидал нас у своего дома с резными узорчатыми наличниками. Еще накануне, узнав, что в поселок приехали спортсмены из Москвы, он, большой знаток и любитель бани, пригласил нас на первый пар.

Баня уже готова, но должна еще, по словам хозяина, "дозреть". И пока она "дозревает", дядя Саша с видимым удовольствием рассказывает нам, почему летом надо топить только березовыми, а зимой - и березовыми и дубовыми дровами. В дровах он ценит и душистость, и мягкость, и сухость, рассказывает, как эти свойства в спиленном дереве сохранять.

Утро морозное -26°, и баня манит нас своим теплом. Топится она по-черному, и вид у нее бывалый. Оказывается, в ней еще родители 65-летнего дяди Саши парились.

Наконец входим в сумрачный предбанник. На полу туесок с мороженой брусникой, березовый сок, квас, настой из сосновой хвои.

Парилка оказалась маленькой, насквозь прокопченной. В углу - печь-каменка со встроенным баком для воды, трехступенчатые полки. На полу "ковер" из золотистой соломы.

Дядя Саша разложил нас на полки, плеснул кваском на камни, взял в руки два веника и... приступил. Он гладил мою спину, потом поднимал веники, "брал" ими жар и прижимал его к моим лопаткам и пояснице. Веники заходили, заплясали в его руках. Еще раз плеснул на камни, теперь уже соснового настоя, и дышать стало трудно, нестерпимо. Я застонал, дядя Саша тут же окунул веник в холодный квас и смочил мою спину. Потом встряхнул веники под потолком и вновь зашелестел ими.

Когда и спина и грудь мои испытали мягкость и упругость березового веника, дядя Саша властно открыл дверь и велел окунуться в сугроб. После 30-секундного "купания" я вбежал в парную на самую высокую ступеньку, где меня уже ждал в клубах свежего пара дядя Саша с вениками в руках. Еще 2-3 минуты массажа, и, обессиленный, я скатился вниз на душистую солому.

А потом, в предбаннике, медленно обтираясь и одеваясь, я размышлял, отчего легкость после бани возникает не только в теле. Откуда приходит вдруг ясность мысли, осознанная любовь ко всему, что окружает, - и к этой белой равнине за окном, к той заснеженной сосне? Ведь шел два часа назад в баню и не замечал сосну. Какое-то особое благодушие наступило, освобождение от обыденных забот.

А позже попался мне чудесный рассказ Василия Шукшина "Алеша Бесконвойный". Удивительный по глубине проникновения в русскую душу рассказ. Герой Шукшина знаменит был в деревне тем, что никакие дела и заботы не могли заставить его в субботний день отменить баню. Все пять дней в неделю был безотказным работником, а в субботу, как ни стыдили его, как ни уговаривали, с утра топил баню и посвящал ей целый день. Его за это Бесконвойным и прозвали.

"...У него была своя наука - как топить баню. Например, дрова в баню шли только березовые, они дают после себя стойкий жар. Он колол их аккуратно, с наслаждением... <...>

...Еще потом будет момент - разжигать, тоже милое дело. Алеша даже волновался, когда разжигал в каменке... <...>

Поленья в каменке он клал, как и все кладут: два - так, одно - так, поперек, а потом сверху. Но там - в той амбразуре-то, которая образуется-то, - там кладут обычно лучины, бумагу, керосином еще навадились теперь обливать, - там Алеша ничего не клал: то полено, которое клал поперек, он его посередке ершил топором, и все, и потом эти заструги поджигал - загоралось. И вот это тоже очень волнующий момент - когда разгорается. Ах, славный момент! Алеша присел на корточки перед каменкой и неотрывно смотрел, как огонь, сперва маленький, робкий, трепетный, - все становится больше, все надежней. Алеша всегда много думал, глядя на огонь. Например: "Вот вы там хотите; чтобы все люди жили одинаково... Да два полена и то сгорают неодинаково, а вы хотите, чтоб люди прожили одинаково!" <...>

Алеша накидал на пол сосновых лап - такой будет потом Ташкент в лесу, такой аромат от этих веток, такой вольный дух, черт бы его побрал, - славно! Алеша всегда хотел не суетиться в последний момент, но не справлялся. Походил по ограде, прибрал топор... Сунулся опять в баню, - нет, угарно. <...>

Очень любил он пройти из дома в баню как раз при такой погоде, когда холодно и сыро. Ходил всегда в одном белье, нарочно шел медленно, чтоб озябнуть. <...>

...И пошла тут жизнь - вполне конкретная, но и вполне тоже необъяснимая - до краев дорогая и родная. Пошел Алеша двигать тазы, ведра... - стал налаживать маленький Ташкент. Всякое вредное напряжение совсем отпустило Алешу, мелкие мысли покинули голову, вселилась в душу некая цельность, крупность, ясность - жизнь стала понятной. То есть она была рядом, за окошечком бани, но Алеша стал недосягаем для нее, для ее суетни и злости, он стал большой и снисходительный..."

Сам Василий Макарович Шукшин, уроженец Алтая, живя в Москве, лишен был возможности столь же самозабвенно наслаждаться русским паром, хотя, как видно из рассказа, ценил такую возможность. Иногда его можно было встретить в Сандуновских банях под самый вечер, почти перед закрытием. Человек большого таланта, он был очень занят работой над ролями, новыми режиссерскими и писательскими замыслами. Но прожить долго без бани не мог, приходил всегда перед трудными днями, чтобы, как он говорил, "поднабраться силенок".